Джон О`Хара - Дело Локвудов
— Скипидар. В жизни такого не слыхал, — заметил один из них. — И откуда он все это знает?
— Он много чего знает, — отозвался другой. — Ему и Боб Брэкенридж не нужен. Скорее наоборот: он нужен Брэкенриджу.
Спустя два дня, когда каменщик вновь вышел на работу, Джордж Локвуд смотрел на него так, словно видел впервые в жизни, и быстро отвернулся, заметив, что тот хочет его поблагодарить.
В середине октября дом был закончен. Остались незавершенными только внутренние плотничьи работы, которыми занимались итальянцы из Нью-Йорка. Электрическое освещение и водопровод были в порядке, отопление уже успешно выдержало испытание. Дом был готов, и Роберт Брэкенридж возвратился в Хейгерстаун с чеком в кармане.
Итальянцев было трое. Они плохо говорили по-английски и не общались с другими рабочими, разговаривавшими на английском или на немецком языке и привыкшими свысока относиться к местным итальянцам. В Шведской Гавани итальянцев было немного, и использовались они главным образом на черных работах. Итальянские плотники, работавшие у Локвуда, носили под кожаными фартуками жилеты, брюки, шелковые рубашки, крахмальные воротнички и галстуки. Как только остальные рабочие разъехались, они перешли в комнату, предназначавшуюся для кабинета Джорджа Локвуда. И хотя они работали в доме одни, дверь комнаты всегда была на запоре — никого, кроме самого хозяина, итальянцы в нее не пускали.
Когда Брэкенридж и его рабочие уезжали, в этой комнате уже был сооружен большой камин, рядом с которым находилась большая дверь стенного шкафа. Брэкенридж предлагал для шкафа другое место, но Локвуд не согласился и настоял на своем. Теперь итальянцы сняли дверь, выпилили в шкафу пол и потолок и соорудили винтовую лестницу, которая начиналась в шкафу спальни Джорджа Локвуда — прямо над его кабинетом — и вела вниз, в подвал. Это позволяло Локвуду спускаться из спальни в подвал, минуя парадную и черную лестницу, и, если ему потребовалось бы, таким же манером переходить незаметно из спальни в кабинет. Стенной шкаф в спальне (Брэкенридж удивлялся его огромным размерам) теперь стал меньше, так как итальянцы перегородили его панелью. Эта панель, вставленная в пазы, могла быть поднята вверх, и тогда открывался доступ к потайной лестнице. Дверь шкафа в кабинете была заменена такой же панелью, выкрашенной в один цвет со стеной. Это была по-прежнему дверь, только держалась она теперь на невидимых петлях и открывалась нажатием на пружину, скрытую под резной фигуркой. Дверь не могла открыться от случайного прикосновения или удара по фигурке: чтобы высвободить пружину, требовалось сначала повернуть эту фигурку, как дверную ручку, и потом с силой толкнуть вперед. Достаточно было нескольких капель машинного масла в год, чтобы механизм действовал исправно столько времени, сколько простоит дом; дом же, по расчетам Джорджа Локвуда, должен был простоять двести лет.
В подвале потайная лестница упиралась в скользящую панель, подобную той, что была в спальне. Как и в спальне, панель в подвале одновременно служила задней стенкой шкафа, который, согласно проекту, предназначался для хранения старой корреспонденции, оплаченных счетов, аннулированных чеков и прочих бумаг.
Наслушавшись вдоволь похвал своему искусству, положив в карман чеки, итальянцы дали обет молчания, перекрестились, весело попрощались с Джорджем Локвудом за руку и уехали обратно в Нью-Йорк. Теперь дом был уже почти готов для показа Джеральдине Локвуд.
Джордж Локвуд в последний раз — это было во второй половине дня в октябре 1926 года — окинул взглядом дом, гараж на четыре автомобиля, газон. В половине пятого он не спеша сел в свой маленький двухместный «паккард» и подъехал к железным воротам, заменявшим теперь тесовые. Диген, временный сторож из сыскного бюро, открыл ворота.
— Доброй ночи, мистер Локвуд. До утра.
— Утром, Диген, я вас не увижу, — возразил Джордж Локвуд. — Завтра я поздно встану.
— Считаю это хорошим знаком. Что, все уже в порядке?
— Теперь слово за миссис Локвуд.
— Ну, что тут скажешь? Глаз радуется. В жизни никогда не видывал такого красивого здания. Вот дом так дом. Прямо дворец. Вы вправе гордиться, мистер Локвуд, истинное слово.
— Спасибо, Диген. Доброй ночи.
— Такое только в мечтах увидишь, — сказал Диген. — Еще раз доброй ночи, сэр.
Были уже сумерки, когда Джордж Локвуд подъехал к старому дому в Шведской Гавани, где он родился. Это было простое квадратное здание из красного кирпича, как-то неожиданно выраставшее посреди квадратного газона. Локвуд поставил машину в конюшне, где уже не держали лошадей, и, обогнув дом, вошел через парадную дверь.
На шум его шагов из кухни появилась Мэй Фриз.
— Какие новости, Мэй?
— Никаких, сэр. Никто не звонил, писем тоже не было.
— Значит, ничего не было.
— Только газеты. Куда вам подать чай?
— В кабинет. Не найдется ли у нас торта?
— Осталось немного бисквита, который вы ели вчера с мороженым.
— Вот и хорошо. Принесите мне бисквит вместо гренков.
— Бисквит вместо гренков с маслом?
— Да, Май. Бисквит вместо гренков с маслом. Сегодня я не хочу гренков с маслом. Буду есть вчерашний бисквит.
— Значит, бисквит, — сказала Мэй, уходя.
Джордж Локвуд поднялся к себе, вымыл лицо и руки, снял пиджак, надел вельветовую куртку и старые лакированные шлепанцы. Мэй принесла на подносе чай и поставила перед ним на письменном столе.
— А почта-то все же была. Вот четыре письма, — сказала она. — Маргарет вынула их из ящика, пока я прибиралась на третьем этаже. Могла бы, по крайней мере, сказать.
— Да уж, по крайней мере, могла бы сказать, — согласился Локвуд.
— Бисквит-то почерствел немножко. Когда долго стоит, всегда черствеет.
— А я такой люблю. Не люблю, когда он как резина.
— Постоит еще день — совсем испортится.
— А он не будет больше стоять. Я его сейчас съем.
— Как вы можете столько есть и не толстеть?
— Двигаюсь много. Все время занят.
— Это правда. Как новый дом?
— Готов. Поэтому я и ем бисквит.
— Готов? Совсем?
— Совсем. Теперь им займется миссис Локвуд.
— Когда вы повезете нас смотреть? Я хочу сказать: нас с Маргарет.
— В свое время.
— Знаете, что я слышала? Впрочем, не я, а Маргарет. Это она мне рассказала.
— Что же она слышала и любезно рассказала вам?
— Уж не знаю, правда ли, нет ли.
— Не будете же вы пересказывать мне неправду.
— Говорят, будто одна сторона дома присела.
— Присела? То есть осела?
— Вы еще не переехали, а уже пошли слухи. Дайте вспомнить, что еще говорили. Ах, да! Будто вы решили отдать свой старый дом под больницу.
— Вы умеете хранить тайну?
— Конечно.
— Так вот: я не знаю, как поступлю с этим домом. Не решил еще. Врачи хотят открыть здесь больницу, Это, видимо, вам и сказали.
— Нет, я слышала, что вы уже отдали его.
— Нет, не отдал.
— А новый дом садится?
— Не знаю.
— Значит, да. Верно?
— Я не стану ничего опровергать и не стану ничего подтверждать насчет нового дома, Мэй. Я ведь предупреждал вас об этом.
— Они только и делают, что болтают о вашем доме; С тех пор как вы начали строить стену. Весь город болтает. Далась им эта стена.
— А разве до этого они не болтали?
— Наверно, болтали. Они всегда найдут, о чем поболтать.
— Вот именно.
— Верно. Всегда что-нибудь придумают. Не одно, так другое.
— Безусловно. Что вы еще хотели сообщить, Мэй?
— Что-то еще было.
— Ну?
— Я говорила вам, что к нам пришли по почте какие-то коробки?
— Нет.
— Из Нью-Йорка. И все — на ее имя.
— Наверно, что-нибудь для нового дома.
— Да! Вот что я хотела спросить.
— Спрашивайте.
— Хотя нет, не то. Это я уже спрашивала. Вот что: мы тут разговаривали с Маргарет насчет Эндрю и его жены. В новом доме они над гаражом будут жить?
— А что?
— Маргарет говорит, что не хотела бы жить там одна. Ночью без мужчины страшно. Мне-то что, я привыкла, потому что родилась и выросла на ферме, а Маргарет горожанка.
— Очень уж вы простодушны, Мэй.
— Почему вы так говорите? Может, простодушна, а может — нет. Все зависит от того, что вы под этим подразумеваете.
— Вами играют, как пешкой. Не вы, а Эндрю и его жена хотят знать насчет гаража. Эндрю уже больше года допытывается. Поэтому он и попросил Маргарет через вас узнать. Поняли, Мэй?
— Ах, вон что. Кажется, поняла. Ну, тогда не говорите. Пойду к Маргарет и скажу, что не сумела ничего узнать.
— Я и не собираюсь ничего говорить. Ни вам, ни Маргарет, ни Эндрю. Скажу в свое время. Вы с Маргарет живете у меня достаточно долго, так что пора бы уж знать. Но вы, видно, никогда этого не усвоите.
— Я-то усвоила. Я говорила Маргарет, что мы ничего не узнаем.
— Но она считала, что есть смысл попробовать.
— Да, она считала, что есть смысл попробовать. Почти буквально ее слова.
